ОБРЕТЕНИЕ ИЛИ УТРАТА?.. (О МОТИВЕ "ВОЗВРАЩЕНИЯ" В СОВРЕМЕННОЙ ПРОЗЕ)

Федченко Н.Л., к.филол.н.,

доцент кафедры литературы

и методики её преподавания АГПУ

Обретение или утрата?..

(О мотиве «возвращения» в современной прозе)

Сущность русской литературы была сформулирована Ю.И. Селезневым как «признание центральности народа в системе общемировых ценностей» [1; 31]. Сходные мысли высказал в статье «Истинное величие – почвенно» В. Горн. Он пишет: «…Русская литература в ее “деревенской” ветви стала в последние годы, пожалуй, единственной наследницей православной традиции, сохранившейся еще в народно-христианской жизни.

Именно крестьянские писатели сберегли и высказали свою любовь к народной жизни исповедально и последовательно, с полным осознанием своего назначения в решении общих вопросов жизни…» [2; 17]. Исследователь подчеркивает, что писатели пришли к образу деревни, «ведомые двумя основными христианскими чувствами: любовью и состраданием к судьбе своей праматери» [2; 20].

О ложности и, как следствие, гибельности вектора, ведущего не к земле, а от земли, пожалуй, первым в отечественной художественной прозе заговорил В. Белов. Герой его «Привычного дела», чей уход из (от) деревни метафорически сравнивается с мороком: «…Будто в тумане катится солнышко», – покидает деревню, чтобы вернуться к поджидавшему его горю, к распавшемуся семейному ладу. Горе свершается не по вине героя, но становится возможным в его отсутствие.

О расставании с родиной, которую сегодня принято и даже модно называть «малой», и повесть В. Распутина «Прощание с Матерой». Показательно, что писатель создает финал, который можно назвать «открытым»: уйдет под воду Матера, покинут ее осиротевшие жители, и мы не знаем, что будет с деревней – страной, потерявшей извечную опору, крепь. Момент духовного искупления автор выводит за пределы произведения.

В переломное время мотив «возвращения» обретает особое смысловое наполнение. Из катаклизма рушившейся действительности, от погони за политическими идеями и идеалами выход видится естественный – к земле, к исконным опорам, к тому быту деревенского мира, который напрямую соотносим с бытием. «Крестьянский двор, – отмечал в свое время А. Ланщиков, – это не просто жилье… а сложившаяся в ходе многовекового развития жизнестойкая универсальная ячейка общей структуры земледельческого хозяйства, в основе которой лежат семейные отношения» [3; 66].

В большей степени в прозе 90-х речь идет не о том, как и почему герои потеряли спасительный оберег земли, а о том, как его вернуть. При этом обретение себя на земле становится неотделимым от спасения земли, от осознания своей вины перед нею и необходимости покаяния.

Мотив «возвращения» как обращения к истокам отразился в повестях «Пречистое поле» С. Михеенко, «Крик в ночи» Б. Екимова, «И дам ему звезду утреннюю» А. Трапезникова, «Куст шиповника» М. Ворфоломеева.

В повести Л. Бородина «Третья правда» спустя много лет (срок заключения, данного Рябинину, и срок духовной неволи, установленной Селиванову) герои возвращаются к тому, с чего началось их обоюдное противостояние: к разрушаемой, гибнущей, оскверняемой тайге.

После пятидесятилетнего отсутствия возвращается в родное село герой повести В. Крупина «Великорецкая купель» Николай Чудинов, продолжая затем свой путь к купели, к искуплению и духовному очищению.

«Возвращение» в повести Б. Екимова «Наш старый дом» – это, в большей степени, обращение к прошлому, нежели к будущему. Старый дом не осознается опорой в настоящем: «Старая кухня, старый сарай, старый погреб... На наш старый двор пришла пора запустенья, мелкая трава “гусынка”, почуяв волю, полонит двор. <…> Это трава забвенья…».

Несколько символично, но оттого более показательно необходимость спасения земли для духовного обретения себя человеком отразилась в повести Н. Тяпугиной «Роман в десяти письмах», опубликованной в альманахе «Краснодар литературный». Главный герой – Олег, то «вполне дикий», то «почти святой» человек, в зависимости от жизненного «контекста», и наконец, просто Олег, возвращается к жизни, в которой «ни амбиций, ни преференций, ни гламура, ни менталитета». От письма к письму, отправляемых героем, воссоздается не только деревенская жизнь, но и меняющееся самосознание человека, к этой жизни обратившегося, находящегося еще только на пути от дачника к жителю, от временщика к «своему».

О возвращении героев к себе прежним говорится в повести А. Трапезникова «Свет и тени в среде обитания» и «Романе, который мне приснился» А. Громова. У героя последнего произведения, сбежавшему из большого города в райцентр, невозможность разумом осознать цель «возвращения» сочетается с внутренним ощущением его необходимости.

В прозе более позднего периода, при, казалось бы, прежнем векторе движения, принципиально меняется его смысл, внутреннее наполнение. И важно понять, что сближает (или не сближает) новых «возвращенцев» с авторами, которых можно отнести к наследникам традиции «деревенской» прозы либо непосредственно к писателям этого направления.

Заблудившееся поколение не знает: к чему следует возвращаться. У него, у этого поколения, есть не только досоветское, но и советское прошлое, о чем пишет в повести «Звездочка» А. Варламов. Об этом же его повествование «Теплые острова в холодном море», в котором образ Соловков – это символ самой России с ее соединившимися в одной судьбе высокой праведностью и пропастью атеизма. В произведениях последних лет «смысловая избыточность» политических реалий сменится вневременным желанием героя обратиться к началу, к истоку. Тут-то и возникает вопрос: зачем, – что ищет в глухой деревне или в родном, но давно покинутом родном уголке персонаж новой прозы, как правило, персонаж автобиографический.

Оправдывая себя общей духовной сумятицей, герой уже не стремится спасти гибнущий деревенский лад, но желает найти в нем островок, на котором смог бы обрести собственную гармонию. «Мне нужен был дом в деревне как точка отсчета, чтобы создать самого себя и вырваться за те границы, которые ставило передо мною благополучное городское существование», – пишет в «повести сердца» «Дом в деревне», произведении, которое он считает «самой большой своей удачей» [4], А. Варламов. В определенной степени можно говорить о промежуточном положении прозы этого писателя. Он не наследует традиции «деревенских» писателей, но и не стремится окончательно от них отказаться.

Дом, изба в дальнем сибирском краю, для героя – не одно единственное, а лишь одно из многих пристанищ, как и один из возможных вариантов существования – жизнь с домом или без него: «было мне чуть грустно – точно, приобретя дом, я потерял и свободу, и независимую, никому не подвластную молодость». Движение на лодке мимо и мимо бесчисленного множества деревень, глухих уголков или живописных мест показательно: для героя они всего лишь пейзаж, вписавшийся в его внутренние духовные искания.

Но сопричастность обретаемому миру у героя все-таки рождается. Несмотря на то, что «крапива и репейник» – знак запустения деревенского жилья – видятся ему «июньским разнотравьем и разноцветьем», и нравится не пригодность для жилья, для продолжения в ней извечного течения жизни, а «антикварность» избы, увиденный дом перестает быть похожим на другие, как «деревья в лесу»: «Дом действительно, казалось, стоял и дожидался меня много лет».

Так и будет проходить, не затрагивая героя, колхозная жизнь, и сойдется он лишь с деревенским индивидуалистом Малаховым, напоминающим (вплоть до цитат) Селиванова Л. Бородина («Третья правда») и его же Михаила Будко («Божеполье»). Но главное – возникнет попытка обиходить, наполнить прежней жизнью пусть даже малый мир, принять мудрость, хранящуюся на земле – и неотделимо от земли: «Диалоги наши (героя-рассказчика и Малахова. – Н.Ф.) напоминали разговор деда с внучком, изводящим взрослого человека бесконечными “почему?” и “а это что такое?”».

В других произведениях Варламова мотив «возвращения» получает более сложное решение. Это и возвращение не к земле, а просто к тому месту, где родился, чтобы затем уже обрести «свою» деревню – в романе «Лох». И невозможность вернуться к миру, который перестал существовать (повесть «Купол»).

И.А. Ильин выделял два типа страдания: страдание мира и страдание человека в мире и страдание человека о мире и о его страдании. «Только страдание о мире приближает человека к Богу» [5]. Пытаясь обрести не мир в себе, а себя в мире, герои себя же и теряют… И если герой А. Варламова порой чувствует себя «самозванцем, временщиком», наблюдающим за «незнакомой таинственной жизнью», и страдает от этого, стремится преодолеть внутренний надлом, то у З. Прилепина «возвращение» обретает иное наполнение. Он в родной деревне ощущает себя «странным и непривычным… словно на Луне».

Возвращение-воспоминание организует структуру рассказа писателя «Бабушка, осы, арбуз». На первый взгляд, произведение сохраняет традиции «деревенской» прозы. Герой с любовью вспоминает прежние годы, собирающий семью труд на земле, радость отдыха после работы.

Но от строки к строке небольшого по объему повествования все явственнее ощущается отстраненность героя от изображаемого. Он не принимает участия в общем труде – и с ироничного попустительства бабушки, и сам не испытывая большого желания выполнять тяжелую работу. Впрочем, не только молодой герой, но и все мужчины стремятся уклониться от уборки картофеля. Сцена полевых работ становится искаженным повторением изображения того же крестьянского труда в лирично-пронзительном распутинском «Прощании с Матерой».

Бабушка, если говорить об идейном наполнении образа, напоминает и Дарью В. Распутина, и всю череду «деревенских» старух. Есть в ней трудолюбие, незлобивость, умение понять и принять человека. Но такова бабушка, которая, возможно, живет за пределами художественной реальности Прилепина. Художественное же решение образа получилось ходульным. Автор обращается к теме духовного слияния человека с окружающим его – родным ему – миром. Эта тема, восходящая к житийному изображению православных святых (И. Ильин писал об общении с природой на уровне духовного понимания, возвышенного до такого состояния, когда сама природа признает отшельника, затворника за невинного, гармоничного прадитятю, повинуется ему [6; 177]), была своеобразно решена В. Крупиным. В «Великорецкой купели» (и, отчасти, в других повестях) речь идет о близости к природе и живым существам всех живущих на родной земле, о «комариной прапамяти».

Бабушку в рассказе Прилепина не трогают осы. Вот только непрочувствованность ситуации доводит ее до неуместного комизма: «…Бабушка сидела недвижимо, медленно поднимала поданный ей красный серп арбуза и, улыбаясь, надкусывала сочное и ломкое. Осы ползали по ее рукам, переползали на лицо, но она не замечала. Осы садились на арбуз, но когда бабушка откусывала мякоть, они переползали дальше, прямо из-под зубов ее и губ, в последнее мгновение перед укусом. <…> …Бабушка смеялась и вправду только что заметив ос… поднимала красивую руку с ломтем арбуза, по руке переползали две или три осы и еще две сидели на корке… Она откусила арбуз и еще одна оса, сидевшая на щеке, легко и без обиды взлетела…».

Герой, в воспоминаниях и в реальности, хочет вернуться во «вчерашнюю деревню». Но прежнего мира уже нет, да и не было: его гибель началась задолго до осознания этого рассказчиком. И это вызывает у главного персонажа не горечь, не сожаление, а раздражение. Он не слышит и не желает слышать бабушку, и вместо дорогих ему (так декларируется в повести) родных мест видит «огромную пустоту» и спешит убежать от нее. Не мир отвергает пришедшего к нему человека: он сам довершает его разрушение. Оса, одна из тех, что некогда не могла причинить боль бабушке, оказывается убитой героем.

Размышления рассказчика о приснившейся ему лодке, на которой, он надеется, «скоро отчалим. Скоро поплывём», не поддерживается художественным строем рассказа. Ответ на вопрос героя о его отношении к земле уже прозвучал в повести В. Распутина: «Прощай… прощай. Не дай Господь, чтобы жизнь твоя показалась тебе легкой».

Литература.

1.     Селезнев Ю.И. Мысль чувствующая и живая: Литературно-критические статьи. – М.: Современник, 1982.

2.     Горн В. «Истинное величие – почвенно». // Алтай. – 1993. – № 5.

3.     Ланщиков А.П. Избранное. – М.: Современник, 1989. – С. 66.

4.     Варламов А. Москвич с домом в деревне // Российская газета – 2006. – 7 марта.

5.     Ильин И.А. Собрание сочинений: В 10 Т. – Т.6. – кн. II – М.: Русс. книга, 1999.

6.     Ильин И. Сущность и своеобразие русской культуры // Москва. – 1996. – № 2.