ХРИСТИАНСКИЙ АСПЕКТ В РОМАНЕ Л.И. БОРОДИНА «РАССТАВАНИЕ»

Дрибас И.

В жизни каждого человека рано или поздно наступает тот переломный момент, когда он спрашивает самого себя: «Кто я, зачем я пришел в этот мир, каково мое место в нем, каков смысл моей жизни, на основании каких ценностей я должен сделать выбор своего жизненного пути, определить цели и смысл своей деятельности, выбрать средства их достижения и оценить ее результаты, на что я могу опереться в оценке этих результатов, по каким критериям и как возможно усовершенствование моей личности, обретение духовной культуры?» Чтобы ответить на эти вопросы, читатель обращается к произведениям русской классической литературы. И это не случайно. Ведь, как отмечал исследователь отечественной словесности М.М. Дунаев: «Русские писатели смотрели на жизненные события, характеры и стремления людей, озаряя их светом евангельской истины, мыслили в категориях Православия». [1]

Доктор филологических наук Л.П. Буева вводит понятие духовности в культурно-антропологическом контексте для определения тех ценностей, на основе которых решаются смыслосложные проблемы, обычно выражающиеся для каждого человека в системе «вечных вопросов» человеческого бытия.

Эти «вечные вопросы» и затрагивает в романе «Расставание» русский писатель Леонид Бородин. В шеститомном труде «Православие и русская литература» М. Дунаев главным «содержанием творчества Бородина» считает «философско-религиозное осмысление истории, бытия вообще», отмечая, что «движение творческой мысли Бородина может быть осмыслено как развитие христианских воззрений писателя». [2] Сам же Л.И. Бородин на вопрос об отношении к христианству отвечает: «…Христианство, Православие – оно в сознании, почти что в разуме и, конечно, на языке». [3]

В романе «Расставание» писатель показывает трудный путь приобщения человека к Богу. Главный герой – московский интеллигент Геннадий. Но он с иронией отзывается о своей «социальной» принадлежности, оценивая себя и таких же, как сам, участников московской псевдоэлиты: «Нешто я не интеллигент, нешто я могу без креста! На мне не просто крест, а золотой, и на золотой цепочке, и освящен он не где-нибудь, а в Загорске». [4]

Весь окружающий мир представляется ему замкнутой системой, в которой можно жить, лишь разработав свою теорию жизни, подобно его приятелю Женьке Полуэтому: «Чем можно жить в этой системе? Бороться с ней? Во имя чего? Вот и остается – доить ее, стерву, раздаивать, чтоб вся она, от головы до хвоста, превратилась в одно податливое, многососковое вымя». [5] Геннадий относится к своей жизни, как к некой игре, исход которой завит только от случайности: «Сейчас я делаю ставку на любовь, мне нужен тыл, прочный, надежный, куда при случае можно исчезнуть из основного мира, если он осточертеет. Само сознание, что есть, куда отступить, должно придать легкость слову и делу, привнести своеобразный игровой момент». [6]

Главный герой – рационалист, его отношение ко всем, будь то родные или просто знакомые люди, одинаково: «Я всех держу на расстоянии. Вовремя подпустить холодка в отношениях – в этом я вижу высшую мудрость поведения». [7]

Герой постоянно играет какую-нибудь роль и настолько увлекается этой игрой, что не может понять, какова его сущность без тех масок, которые всякий раз он надевает : «Разве это не печально, мне тридцать, а характера ни на грош. С отцом я веду себя по-отцовски, у матери с Люськой я такой же псих и истерик, как они. И в других ситуациях я замечал за собой желание вжиться в обстановку, приспособиться. Надо бы проанализировать, какой стиль для меня естествен, где я сам по себе, а где приспособление». [8]

Встреча с «поповской дочерью» Тосей не проходит бесследно для Геннадия, она в корне меняет его сознание, впервые заставляет задуматься о смысле своей жизни. И с горечью он признает: «Я грязен и искривлен, как засушенный червь! Я не знаю истины и не верю в нее, у меня нет ни спокойствия, ни благополучия. У меня нет никаких шансов на спасение, кроме одного, – кроме нее». [9] Искренне желая спасти себя, свою душу от бездумного существования, герой снова делает ставку, но теперь на любовь, на Тосю: «Я ставлю карту на Тосю, поповскую дочку». [10]

Но и в этом, казалось бы, очищающем желании Геннадий поступает как эгоист. Его не заботит загубленная им же жизнь юной девушки, он думает только о своем спасении: «И ведь, может быть, это как раз то, что суждено ей сделать главного в жизни – спасти меня…». [11] Да, он признает, что испорчен, но не раскаивается. Наш герой совсем не понимает, что раскаяние – это путь к спасению души: «Я плох – пусть мне докажут, что не хуже других; я делаю гадости – пусть меня убедят, что я иначе не мог, что любой на моем месте поступил бы так же; я лжив – обоснуйте же, черт побери, что моя ложь объективно необходима и не нужно быть дураком!» [12]

Теперь существование Геннадия словно разделяется на жизнь до встречи с Тосей и на жизнь после нее. Он возвращается в Москву, мечтая теперь делать все иначе: «Я возвращаюсь в Москву новым человеком. Так я провозглашаю самому себе. Новизну я ощущаю во всем, в каждом впечатлении, в каждом намерении. Нет, ничего нового про себя я пока что не знаю, откуда ему взяться, новому! Однако новизна это скорее готовность к новому, оптимизм предчувствий, планов… Мне хорошо!»[13]

Желая заработать денег для устройства их будущего с Тосей дома, Геннадий соглашается на презираемую им, но часто и раньше выручавшую его халтуру. Он не считает достойным для себя это занятие и признает, что «мир отца Василия и Тоси оттого и засасывает…» его, «…что в нем нет халтуры». [14]

Однако в этот раз все складывается по-другому. Готовя материал для очередной юбилейной книжки, посвященной – и в этом автор романа видит цинизм современного ему мира – священной теме Великой отечественной войны, Геннадий вдруг понимает, что история фронтовика Андрея Семеныча не может быть просто материалом для халтуры. Герой его книги вдруг предстает в новом свете перед ним: «А между тем, этот Андрей Семеныч меняется у меня на глазах. Куда-то девается пустое балагурство и загнанность, что была во всем – в фигуре, в походке, в голосе. Он выпрямляется, а в его глазах, вчера еще робко моргавших, слезившихся, сегодня будто и цвет появился, и блеск, и прищур этакий, обращенный куда-то в себя, и я не узнаю того безрукого выпивоху и болтуна, которого встретил на рыбалке в Царицынском парке». [15]

Поразительно, каким глубоким чувством уважения и гордости проникается герой романа к ветерану войны: «Мне очень хочется сказать что-то сердечное своему герою, и я, вместо слов, которых все равно не найду, снимаюсь с места, подхожу и крепко обнимаю Андрея Семеныча, чокаюсь с ним, мы выпиваем единым махом. И он сжимает меня своей единственной рукой». [16] Таким образом, то, что должно было стать халтурой, меняет героя, превращая его из интеллигента в гражданина.

Именно то, что прежде было халтурой, толкает Геннадия на поход в храм. Впервые он поверил в Бога, почувствовал себя не обособившейся эгоцентрической личностью, а частью одного целого, частью православного народа: «У меня на глазах слезы. Я осеняю себя крестами… Я утрачиваю ощущение самого себя, я лишь ощущаю свою волю как частицу общего настроения, моя воля примагничена к чему-то целому, и я воспринимаю это, как преображение, как открытие, и вместе с общей волей я устремлен всеми чувствами вперед, к белым и пухлым рукам священника». [17]

Геннадий постоянно твердит о «старой» и о «новой» жизни, но в итоге приходит к выводу, что у него одна жизнь, которую он разменивал зря: «Жизнь моя единственная! Как мне жалко тебя! Сочишься ты сквозь растопыренные пальцы, а кулака никак не сжать...» [18]

В конце романа мы видим духовное и нравственное перерождение героя: он приходит к самопожертвованию. Отказавшись от так ожидаемой им жизни с Тосей, с которой, теперь он осознает, его связывало эгоистичное желание спасти себя, Геннадий принимает единственное верное решение: он возвращается к женщине, которая когда-то была ему дорога, с тем, чтобы жить с нею и будущим своим и ее ребенком. Он не только меняется сам, под его воздействием меняется и Ирина. Из свободолюбивой, гордой, женщины она превращается в скромную, любящую хранительницу домашнего очага: «И вообще я не узнаю Ирины. Она вся такая домашняя, уютная и неторопливая, словно не она месяц назад носилась по этажам и коридорам телевидения со своими скандальными идеями, ругалась с начальством, кого-то назидала и убеждала, кого-то клеймила и развенчивала». [19]

Таким образом, Леонид Бородин в романе «Расставание» в центр идеологической конструкции мира ставит войну, а духовною высоту общества измеряет единственно верным мерилом – Православием. Тося, как и отец, батюшка Василий, сумела направить вектор дальнейшей жизни героя. Потому именно та халтура, которая так была противна Геннадию, оборачивается делом, способным духовно возродить героя. Да, он отказался от эгоистического счастья с тем, чтобы обрести счастье иное – самоотверженное, ничем не принужденное служение ближнему (его будущему ребенку и Ирине) – истинно христианское счастье.